3.

    Всё сделали, как и запланировал Грид. Ночью доктор оповестил полковника, послав к нему одного из охранников, что пленный умер не приходя в сознание. Предварительно Лиман сделал укол снотворного пленному, потому ни у кого не возникло подозрений.

    Утром двое солдат вынесли «труп» на носилках из медблока, уложили в грузовой отсек пехотного мобиля. Хоронили умершего пленного по настоящему, в километре от форта, в небольшой ложбине, предварительно упаковав в пластиковый мешок.

    План Грида был продуман до мелочей. Доктор Лиман приехал к ложбине ровно пару минут спустя, после того как могилу закопали и солдаты уехали обратно в форт. Док откопал пленного, провёл осмотр, удостоверившись, что тот не умер во время вынужденного захоронения, погрузил в свой мобиль и поехал в монастырь. Туда же, к вечеру, должна была прибыть и Сэнди Зонтис.

    Настоятель монастыря, аббат Дримо, уже был оповещён полковником Гридом, лично присутствуя при транспортировке пленника. Естественно ему никто не сказал, что это за человек. Просто солдат, который попал в переплёт во время боя, и ему теперь требовался покой на период восстановления.

    Монахи отнесли пленного в отдельную комнату, уложили на кровать, а Лиман расставил медицинские приборы и разложил медикаменты. Он пробыл в монастыре до вечера, до тех пор, пока не приехала Сэнди.

    С того момента потянулись дни восстановления пленного бойца. Через три дня он уже вставал и понемногу прохаживался по комнате, ещё через пару дней начал выходить в сад, который монахи разбили во внутреннем дворе.

    Дни шли, а пленный так и не реагировал на речь, оставаясь безучастным к вопросам Грида, который приезжал раз в неделю. Доктор Лиман констатировал амнезию, периодически проводя сканирование мозга.

    Так прошло две недели. Пленный вполне понимал, что ему говорят, реагировал на речь, самостоятельно ел. Но всё, что касалось его прошлого, оставалось загадкой. Едва Грид начинал задавать вопросы, тот пожимал плечами. Он не помнил даже своего имени.

    Ещё через месяц пленный заговорил. Но память его так и не вернулась. Доктор Лиман обещал, что память к бойцу вернётся через пару месяцев, может чуть больше.

  - Прогресс есть, сэр, так что нам остаётся только ждать.

    Пленный каждый день после завтрака выходил в сад и сидел там часами, наблюдая как монахи обустраивают колокольню. Несколько дней назад большой грузовой бот доставил в монастырь колокола для звонницы. Теперь шли последние приготовления перед установкой тех на колокольню.

    Боец сидел на скамейке и неотрывно смотрел на копошащихся монахов, к нему подошёл настоятель, присел рядом, сложив руки на животе.

  - Что это будет? – спросил пленный.

  - Звонница, сын мой. На колокольне подвесят колокола, и вскоре округа огласится звоном. Звон колокольный и душу лечит и тело, сын мой, а вместе с ним на землю опускается благодать божья. Скоро ты услышишь. Колокола привезли с самой Сестры, там их отливали мастера Святого Престола, специально по заказу нашего ордена.

    Колокола повесили за два дня. На следующий день все монахи собрались на небольшой площадке для проведения обряда освещения колоколов и самой колокольни.

    Церемония длилась больше пяти часов. Всё это время пленник стоял чуть поодаль, смотрел и слушал. Сэнди в это время решила вздремнуть, её утомили эти песнопения.

    В какой-то момент несколько монахов во главе с настоятелем двинулись ко входу в колокольню. Процессия, под непрерывное пение монахов поднялась на самый верх, на площадку звонницы. Громкость песнопений возросла, а потом как-то резко оборвалась.

  - Во имя Отца, Сына и Святого Духа-а-а! Ами-и-инь! – прогремел голос настоятеля, а затем раздался удар, звук от которого поплыл по двору.

    Пленник дёрнулся, лицо его скривилось, будто свело судорогой. На колокольне вновь ударили в колокол, потом в другой, в третий…. А человека крутило и корёжило, он упал на колени, стиснул голову руками.

    Звонарь перестал дёргать за языки колоколов беспорядочно, «оживляя» их, последовала пауза, а потом… полилась будто бы музыка. Басовитый большой колокол задавал тон, чуть поменьше разбавлял его высокими нотами, а те, что ещё меньше, создавали ауру мелодии. Звон стелился по двору, наполняя благодатью землю пустынной планеты.

    Он лежал на траве, а из глаз текли слёзы. Звон перестал причинять боль, теперь он ласкал, насыщал душу. Ощущение было такое, будто он долгое время хотел пить, а теперь ему поднесли самой вкусной воды во вселенной, которую хочется и хочется пить безостановочно.

    Один из монахов заметил, что он лежит на траве, тронул за руку другого, и они вместе поспешили на помощь упавшему пленнику. Его подняли, осмотрели и отвели в комнату, уложили на кровать.

    А вечером пришёл настоятель. Оказывается, он видел, как пленник упал и как его корёжило. Улучив момент, когда Сэнди вышла, аббат сказал:

  - Сын мой, ты хорошо себя чувствуешь?

  - Да.

  - У тебя не болит голова?

  - Сейчас уже нет. Когда начали звонить, мне стало плохо, а потом вдруг хорошо.

  - На тебя снизошла благодать господня. Скоро хворь твоя пройдёт.

    Настоятель оказался прав. Воспоминания начали возвращаться уже утром.

    «Его звали Ульрих Ван Дьемен. В шесть лет он попал в детский кадетский корпус. Туда его привёл дядя Каспер и записал как Дерека Хакселинга, объяснив ему, маленькому Ульриху, что так нужно.

    Далее дядя Каспер, наверное, едва ли не в последнее их свидание, рассказал, почему Ульрих оказался сиротой. По его словам в дом Ван Дьеменов ворвались бандиты и убили его родителей, тогда как сам Ульрих гостил в семье Олтерманни.

  - Когда ты станешь взрослым, то получишь наследство. Оно небольшое, твой отец кое-что отложил на чёрный день. В банке «Фингерс», в городке Тромс, на Тамии, есть депозитная ячейка, там кое-что из личных вещей твоего отца, завещание…. Ключ от кофра, что лежит в ячейке – твой крест на цепочке. Но запомни, Тамия не лучшее место для жизни, и если ты когда нибудь приедешь туда, не задерживайся. Вскоре я не смогу приходить к тебе, очень много работы. Но если выдастся свободное время, я обязательно приду.

    С тех пор дядя Каспер пришёл лишь пару раз, а потом перестал навещать Ульриха.   

    Жить в корпусе, среди таких же мальчишек, было совсем не просто. Это был своеобразный детский дом с военным уклоном. Можно было считать, что мальчишек отдали на службу уже в шесть лет.

    Он учился, становился старше, переходя из класса в класс. После выпуска из корпуса, его распределили в пехотную часть на Равлин, где он прошёл курс адаптации в течение года, после которого ему предложили на выбор подписать три контракта. Первый направил бы Ульриха на Бристоль, второй в ограниченный контингент на одну из планет Рабочей Окраины, а вот третий предлагал поступить на службу в бригаду «Скорпион». Там, по легендам детского корпуса, служили отъявленные головорезы, не боящиеся ни огня, ни пуль, ни взрывов, выживающие в тех местах, где погибали роты обычной пехоты. Это была элита, но служба там отнюдь не казалась мёдом. Ещё говорили, что на пенсию «скорпионы» выходили редко. Чаще они оканчивали свои дни на полях сражений. А если кто и доживал до окончания контракта, что возвращался домой с подорванной психикой.

    Ульрих выбрал «Скорпион», благо и здоровье и способности были на высоте. Он всё ещё временами подумывал о мести бандитам, и кроме как в «Скорпионе» научится убивать, по его мнению, было негде.

    Большая часть из того что рассказывали «бывалые» в корпусе, оказалось правдой. И Ульрих познал все тяготы службы в бригаде спецназначения «Скорпион» на своей шкуре.

    Два года его натаскивали как боевого пса. Ежедневные занятия с оружием, в поле, в тире, в учебных классах. Из молодых кадетов готовили универсальных солдат. Управление любым транспортом, владение любым вооружением, умение ориентироваться на местности без вспомогательных приборов, выживание без единого предмета. Их забрасывали в заболоченный лес в одних спортивных костюмах, заставляя выбираться оттуда в течении двух недель.

    Контракт предусматривал и смерть кадета, что случалось если не часто, то стабильно с каждым набором. За два года на глазах Ульриха погибло трое из его набора.

    А потом начались боевые будни. Первый обязательный контракт пролетел так, что Ульрих однажды удивился, что половина срока обязательной службы прошла. Второй контракт был уже более осознанным и к службе он относился спокойнее. Он считался уже ветераном, жалование получал больше, а задания становились сложнее. За своё умение появляться там, где враг не ждёт удара, Ульриха прозвали Летучим Голландцем. Фамилия Хакселинг, была, что ни есть самая голландская, так в начале его карьеры, сказал ему командир. И поначалу он был просто Голландцем. А потом стал ещё и Летучим. И сеял смерть, как тот самый корабль, из старых легенд.

   Но если судьба хранила его на протяжении первых пяти лет, то потом удача если не отвернулась, то не так внимательно присматривала за Ульрихом. Через год после подписания второго контракта, в очередном бою ему раздробило правую руку. Врачи сделали всё возможное и не возможное, но теперь рука была наполовину искусственная. Но везде бывают свои плюсы.

    Вместе с имплантами, Ульрих заполучил и новшество – ускоритель. Теперь он молниеносно выхватывал пистолет из тактической кобуры, метал нож настолько точно, что сам не верил своим глазам.

    Ещё через год произошёл ещё один случай. Осколком снаряда, взорвавшегося неподалёку, вышибло забрало шлема и краем разорванного триплекса рассекло кожу на лице справа, от брови до щеки, вскрыв кости черепа. Глаз тоже пострадал.

    Но и здесь врачи бригады оказались на высоте. В этот раз Ульриху имплантировали искусственный глаз.

    Прошёл и второй обязательный контракт. Ульрих не знал, что делать ему дальше. Он уже не представлял себя никем другим кроме как бойцом спецподразделения. Временами всплывали мысли о том, что можно бы поехать на Тамию, разыскать бандитов и разнести там всё в тар-тарары, но погуляв в качестве гражданского две недели, он подписал ещё один пятилетний контракт. Теперь он числился специалистом высшего класса, под его начало дали отделение.

    Но недаром ходят недобрые  легенды про «скорпионов». Неспроста рассказывают, что многие бойцы становятся порой неуправляемыми или страдают психическими расстройствами и попросту слетают с катушек. Некоторые словно берсерки кидаются в гущу боя на верную смерть, другие в одиночку штурмуют объекты, погибая при этом ни за грош.

    За Ульрихом, итак одним из бесшабашных бойцов, стали замечать подобные поступки. Порой он просто переставал себя контролировать и начинал убивать там, где можно было обойтись просто припугиванием или взять в плен. Он лез порой на рожон, будто ища смерти.

    Когда контракт истёк, а Ульрих решил пролить его, ему отказали. Но оставили при бригаде в качестве мастер-инструктора.

    В один из дней он узнал, что готовится группа для особого задания и упросил начальство дать ему последний шанс побывать в бою. Тем более что намечалась серьёзная операция. Его взяли тринадцатым в одну из групп. Многих парней из неё он водил на задания, со многими приходилось воевать бок обок.

    Операция по захвату образцов какого-то исследования, а заодно одного из специалистов прошла ровно. Группа смогла уйти, но преследователи наступали на пятки. И тогда Ульрих решил остаться в заслоне. Один. В тот момент он понимал, что это его шанс в последний раз насладиться боем. Он осознавал, что желание безумно, но ничего с собой поделать не мог.

    И вот случился бой. И он в ночи, как бог войны, один против многих. И когда иссяк боезапас, он со штурмовым ножом в руке вышел навстречу врагу. Но враг не ответил взаимностью. Его попросту расстреляли в упор. А теперь он где?»

    Воспоминания лились рекой. Сознание, словно чисто вымытое стекло, ясное и прозрачное. Такого с ним не было никогда. Он осознавал, что поступил безумно, даже подозревал, что он в плену. Но почему монастырь? Что он здесь делает? Или это не плен?

    Ульрих встал с постели, подошёл к окну и около часа смотрел на слабо освещённый сад. Он всё вспомнил, всё достаточно чётко осознал. И теперь в голове была лишь одна мысль – Зачем мне всё это было нужно?

    Ещё он вспомнил детство. Не то, которое провёл в корпусе, а раньше. Когда был совсем маленьким. Отец, седой старик, мать, с усталыми глазами и осунувшимся лицом. Отец одевает его и ведёт к своему другу, просит его о чём-то. А потом его увозит с собой дядя Каспер.

    «Я никому ничего не должен в этой жизни. Пора возвращаться домой. Пора осуществить свою мечту, найти убийц, или хотя бы узнать правду о своей семье».